(no subject)
Jul. 31st, 2006 02:25 amА вот, други мои, история про "культуру", "интеллигентность" и "бэкграунд". Рассказана эта история мне моей матушкой, а ей - ещё давно, лет 30 назад (ого!), её педагогом по живописи (МГХПУ им. Калинина).
Рассказывать надо от первого лица (а то колорит пропадёт). Ну, авторизованный, конечно, рассказ, сами понимаете, за 30 лет детали затерялись, так что я освежу их своими домыслами :)
Дорога была, конечно, мучительной (См. А. С. Пушкина - "Ах лето красное, любил бы я тебя...) + пыль + поимка попутки + езда в кабине грузового автомобиля ГАЗ. Ну, да всё позади. Кругом волшебная красота. Тишь и дивная природа, как и было обещано друзьями, меня сюда направившими. Домики, утопающие в море тёмной, спелой листвы тяжёлых августовских яблонь. Домиков немного. Деревня и в самом деле глухая, автобус сюда не ходит, её и на карте то нет, "неперспективная".
Разместился у деда Никитича, рекомендованного всё теми же друзьями. Дедок мне обрадовался, как родному. И не потому, что есть с кем выпить, а потому, что поговорить охота. По утрам я брал этюдник и топал за впечатлениями и ракурсами, а также за новыми, неожиданными нюансами северной природы. Величавые сосны, гладкие блюдечки лесных озёр. Болотца аккуратненькие, устланные белым мхом, и клюква тут, и грибочки. Так что приносил с собой я вечером окромя пищи духовной и вполне себе ощутимое количество провизии, поскольку с детства заядлый собиратель.
Вечером дед мой суетясь собирал на стол, посмеиваясь надо мной и моим пустяковым времяпрепровождением. Головой только покачивал. Мол "мужик здоровый цветочками любуется да картинки мажет". Но, видать, обладая природной тактичностью, не впрямую, а как-то косвенно, исподволь намекал на мою деятельность, которая для него, наверно, казалась несерьёзной и даже смешной. Впрочем, все насмешки забылись, как только обнаружилось, что Никитич оченно политикой интересуется "но очки кудайто задевал", а я то думаю, что читать то он не умел скорее всего. Это я потом обнаружил. И вот рубали мы собранные мной грибы, читал я вслух газеты, журнал какой-то прошлогодний и слушали то радио "Маяк", а то стрёкот кузнечиков. Глядя на гаснущий, фантастический во всех нюансах и оттенках закат, вели беседы и о жизни, и о людях, и об искусстве.
Никитич мой всё подтрунивал.
- Ну что ты нашёл в глухомани то нашей, что тут рисовать то?
Я ему отвечал, мол "невероятная гармоничность здешних красот", "поэзия родной природы", "волшебство скромной красоты". Берёзки там, и всё такое. Дед не унимался: "Ну где там поэзия - лес да поле, кочки да пеньки, комары да навозный дух". Я ему: "Никитич, ты не поймёшь. Ну а что в твоём представлении красота?" (эдак с вызовом)
Дедок мой потупился и кряхтя полез на печку за подшивкой старых журналов. И там на последней странице "Вокруг света" вид Боденского озера - "Ты мне вот такую красоту попробуй, нарисуй, чтоб вот замок был с башенками, лебеди друг против друга и горы вдалеке со снежными вершинами. Вот это, я понимаю, красота!"
Ну, долго я деду толковал про "скромное обаяние родных просторов" и всё такое. Подвыпивший "ценитель прекрасного" бунтовал и критиковал, пока не устал и не угомонился у себя на печке, время от времени просыпаясь и ворча себе что-то под нос. Что - я не разобрал.
Утром проснувшийся спорщик превратился в прежнего радушного хозяина. Немного смущённого и виноватого (всё таки старики - как дети). Ну, как только он понял, что я не сержусь, осмелел и принял свою обычную насмешливую манеру. Так мы и жили душа в душу. В общем, без эксцессов.
Между тем, приближалось время моего отъезда. Я разбирал просохшие этюды, стараясь складывать их наиболее компактно и надёжно, вспоминая с содроганием дорогу сюда и предвкушая эту "радость" опять. Никитич через плечо хмыкая наблюдал за моими сборами. Перебираю я свои работы - и тут дед из-за плеча: "Слышь, милой, а вот эту лодочку оставь, а? Буду тебя поминать всякий раз." Этак кротко, будто дитя, выпрашивающее мороженое. "Вот досада то", - подумал я, - это самый удачный этюд, наиболее точно он передаёт эту атмосферу сумрачного, предзакатного леса. Тёмная вода, громады сосен, кувшинки звёздочками на масляной глади и лиловое небо мерцает, отражаясь в озерце. И лодочка серенькая, едва заметная в угасающей тени сосен. Ну совсем не похоже на "лубочную" красоту дешёвой картинки из журнала. Как я не просил моего "ценителя" выбрать что-нибудь другое, он ни в какую. "Эта. Больно мне запала она."
И решил я деда перехитрить. Как то ушёл он на целый день. Я сел, да и написал копию "лодочки". Сам себе удивился, до чего точно получилось авторское повторение. Оригинал спрятал. А копию невзначай оставил на лавке, стоять на месте, где стоял тот этюд.
Настал день отъезда. Раненько я встал, пробежал по окрестностям, прощаясь с лесом и полем, и тоненькой полоской зари. Расчувствовался, пообещал себе, что на будущий год обязательно вернусь. И от этих чувств душа развернулась, размякла и впустила в себя маленького унылого червячка совести. Который как кольнёт - "надо отдать деду этюд тот". А в ответ цивильный разум, который, видать, уже цинично двинулся к городской суете - "Ну, во первых, копия ничуть не хуже, а во вторых - даже искушёшшый ценитель, настоящий профи не разберёт, тем более, что одновременно две работы не видел". В общем, с убаюканной совестью двинулся я к своему пристанищу.
Подъехал грузовик. Я мысленно весь собрался, предвкушая трясучку и прочие прощальные радости сельского комфорта. Ну да ладно, скоро дом, тепло, унитаз, душ, универмаг под окном и киношка, где, наверно, новый фильм, и мороженое, в конце концов.
Прощанье, неловкие объятия, обещанья приехать на будущий год. И какая-то растеряная грусть в глазах моего Никитича, грусть и насмешка, за которой, я понял, он прячет нежность и участие, и заботливую тревогу за меня, такого непутёвого и чудного.
Бросил рюкзак в кузов, брякнул алюминиевыми складными коленцами этюдник, взметнув облачко пыли и соломы. К счастью, в кабине рядом с водителем место оказалось свободным и я с облегчением устроился на драном дерматине ЗИЛовского сидения.
Лязг двери, последние пожелания "хорошего пути" и тихое: "Что же ты, картинку то, ТУ, пожалел?"
Рассказывать надо от первого лица (а то колорит пропадёт). Ну, авторизованный, конечно, рассказ, сами понимаете, за 30 лет детали затерялись, так что я освежу их своими домыслами :)
Дорога была, конечно, мучительной (См. А. С. Пушкина - "Ах лето красное, любил бы я тебя...) + пыль + поимка попутки + езда в кабине грузового автомобиля ГАЗ. Ну, да всё позади. Кругом волшебная красота. Тишь и дивная природа, как и было обещано друзьями, меня сюда направившими. Домики, утопающие в море тёмной, спелой листвы тяжёлых августовских яблонь. Домиков немного. Деревня и в самом деле глухая, автобус сюда не ходит, её и на карте то нет, "неперспективная".
Разместился у деда Никитича, рекомендованного всё теми же друзьями. Дедок мне обрадовался, как родному. И не потому, что есть с кем выпить, а потому, что поговорить охота. По утрам я брал этюдник и топал за впечатлениями и ракурсами, а также за новыми, неожиданными нюансами северной природы. Величавые сосны, гладкие блюдечки лесных озёр. Болотца аккуратненькие, устланные белым мхом, и клюква тут, и грибочки. Так что приносил с собой я вечером окромя пищи духовной и вполне себе ощутимое количество провизии, поскольку с детства заядлый собиратель.
Вечером дед мой суетясь собирал на стол, посмеиваясь надо мной и моим пустяковым времяпрепровождением. Головой только покачивал. Мол "мужик здоровый цветочками любуется да картинки мажет". Но, видать, обладая природной тактичностью, не впрямую, а как-то косвенно, исподволь намекал на мою деятельность, которая для него, наверно, казалась несерьёзной и даже смешной. Впрочем, все насмешки забылись, как только обнаружилось, что Никитич оченно политикой интересуется "но очки кудайто задевал", а я то думаю, что читать то он не умел скорее всего. Это я потом обнаружил. И вот рубали мы собранные мной грибы, читал я вслух газеты, журнал какой-то прошлогодний и слушали то радио "Маяк", а то стрёкот кузнечиков. Глядя на гаснущий, фантастический во всех нюансах и оттенках закат, вели беседы и о жизни, и о людях, и об искусстве.
Никитич мой всё подтрунивал.
- Ну что ты нашёл в глухомани то нашей, что тут рисовать то?
Я ему отвечал, мол "невероятная гармоничность здешних красот", "поэзия родной природы", "волшебство скромной красоты". Берёзки там, и всё такое. Дед не унимался: "Ну где там поэзия - лес да поле, кочки да пеньки, комары да навозный дух". Я ему: "Никитич, ты не поймёшь. Ну а что в твоём представлении красота?" (эдак с вызовом)
Дедок мой потупился и кряхтя полез на печку за подшивкой старых журналов. И там на последней странице "Вокруг света" вид Боденского озера - "Ты мне вот такую красоту попробуй, нарисуй, чтоб вот замок был с башенками, лебеди друг против друга и горы вдалеке со снежными вершинами. Вот это, я понимаю, красота!"
Ну, долго я деду толковал про "скромное обаяние родных просторов" и всё такое. Подвыпивший "ценитель прекрасного" бунтовал и критиковал, пока не устал и не угомонился у себя на печке, время от времени просыпаясь и ворча себе что-то под нос. Что - я не разобрал.
Утром проснувшийся спорщик превратился в прежнего радушного хозяина. Немного смущённого и виноватого (всё таки старики - как дети). Ну, как только он понял, что я не сержусь, осмелел и принял свою обычную насмешливую манеру. Так мы и жили душа в душу. В общем, без эксцессов.
Между тем, приближалось время моего отъезда. Я разбирал просохшие этюды, стараясь складывать их наиболее компактно и надёжно, вспоминая с содроганием дорогу сюда и предвкушая эту "радость" опять. Никитич через плечо хмыкая наблюдал за моими сборами. Перебираю я свои работы - и тут дед из-за плеча: "Слышь, милой, а вот эту лодочку оставь, а? Буду тебя поминать всякий раз." Этак кротко, будто дитя, выпрашивающее мороженое. "Вот досада то", - подумал я, - это самый удачный этюд, наиболее точно он передаёт эту атмосферу сумрачного, предзакатного леса. Тёмная вода, громады сосен, кувшинки звёздочками на масляной глади и лиловое небо мерцает, отражаясь в озерце. И лодочка серенькая, едва заметная в угасающей тени сосен. Ну совсем не похоже на "лубочную" красоту дешёвой картинки из журнала. Как я не просил моего "ценителя" выбрать что-нибудь другое, он ни в какую. "Эта. Больно мне запала она."
И решил я деда перехитрить. Как то ушёл он на целый день. Я сел, да и написал копию "лодочки". Сам себе удивился, до чего точно получилось авторское повторение. Оригинал спрятал. А копию невзначай оставил на лавке, стоять на месте, где стоял тот этюд.
Настал день отъезда. Раненько я встал, пробежал по окрестностям, прощаясь с лесом и полем, и тоненькой полоской зари. Расчувствовался, пообещал себе, что на будущий год обязательно вернусь. И от этих чувств душа развернулась, размякла и впустила в себя маленького унылого червячка совести. Который как кольнёт - "надо отдать деду этюд тот". А в ответ цивильный разум, который, видать, уже цинично двинулся к городской суете - "Ну, во первых, копия ничуть не хуже, а во вторых - даже искушёшшый ценитель, настоящий профи не разберёт, тем более, что одновременно две работы не видел". В общем, с убаюканной совестью двинулся я к своему пристанищу.
Подъехал грузовик. Я мысленно весь собрался, предвкушая трясучку и прочие прощальные радости сельского комфорта. Ну да ладно, скоро дом, тепло, унитаз, душ, универмаг под окном и киношка, где, наверно, новый фильм, и мороженое, в конце концов.
Прощанье, неловкие объятия, обещанья приехать на будущий год. И какая-то растеряная грусть в глазах моего Никитича, грусть и насмешка, за которой, я понял, он прячет нежность и участие, и заботливую тревогу за меня, такого непутёвого и чудного.
Бросил рюкзак в кузов, брякнул алюминиевыми складными коленцами этюдник, взметнув облачко пыли и соломы. К счастью, в кабине рядом с водителем место оказалось свободным и я с облегчением устроился на драном дерматине ЗИЛовского сидения.
Лязг двери, последние пожелания "хорошего пути" и тихое: "Что же ты, картинку то, ТУ, пожалел?"